Педагог дима зицер: мне постоянно говорят “вы призываете растить неучей”

В основе наших отношений — страх

— С маленькими детьми до семи лет возможно не ссориться, налетая на них сверху, а равноправно конфликтовать? Вместе искать пути выхода?

— Я не уверен: у нас перед ними огромная фора. Она заключается в том, что даже когда они с нами не согласны, кричат, плюются, кусаются, они знают, что мама и папа — боги. Самая дикая, но типичная ситуация: когда ребенок, на мамин взгляд, повел себя не так на улице, она говорит: «Все, я пойду, делай, что хочешь». И он, рыдая, бежит за ней. История эта повторяется раз за разом. Он и рад бы с ней конфликтовать, но до шести-семи лет у него нет этого инструмента. А мама, как мы понимаем, совершает довольно дикий поступок: она манипулирует им. Готов признать, что она это делает, не осознавая.

— Как же? Она прекрасно знает, что он за ней побежит.

— Это правда. Но она не останавливается в этой точке. Я не могу бросить камень в этих родителей: модель устроена так, что мама проскакивает этот момент. Если она остановится, как сейчас мы с вами, она за две-три секунды поймет, что происходит. Более того, большинство мам скажет себе: «Так поступать нехорошо, нехорошо манипулировать чувствами любимого и близкого человека». Но для того, чтобы это сделать, ей нужна та секунда, про которую я постоянно твержу. Я думаю, что в основе детско-родительских отношений лежит страх.

— Страх потери контроля?

— Изначально биологический, животный страх за потомство. Есть животная точка, от которой мы идем. Она определяет многие наши поступки. Наша человечность — это осознать. В тот момент, когда мой ребенок роняет мороженое на пол, это про то же. Мне страшно, что я получу неодобрение своего племени. Мне страшно, что раз он уронил мороженое, то теперь точно станет дворником или проституткой. Мне абсолютно понятно, что сейчас он оголодает и не сможет выжить. Остановитесь на секунду. И через эту секунду вам станет понятно, что племени наплевать, угрозы умереть от голода не существует, связи между упавшим мороженым и его будущей профессией нет никакой. Все! При этом мы живые.

Фото: Unsplash

Чего, на мой взгляд, нельзя делать: «Значит, так, закрыл свой рот, сейчас будет раз, два, три. Понял?» Что мы в этот момент говорим ребенку? «Тебя нет, есть только я без конца и без края». Страшно ли, если мы поорем друг на друга? Я думаю, что нет, если потом мы выйдем из этого конфликта, проговорим все

Самое важное в конфликте: понять, чего я хочу. Помните старый анекдот про Илью Муромца?

— Нет.

— Идет Илья Муромец к реке, там переправа. У переправы сидит Змей Горыныч. Илья достает меч и начинает рубить головы, на их месте вырастают новые, он снова рубит, и так они дерутся три дня и три ночи. Под конец оба упали в предсмертном состоянии, лежат. Змей Горыныч из последних сил спрашивает:

— Илья, а ты чего хотел-то?

— Так реку перейти.

— А чего не сказал?

Если я, Илья, остановлюсь в этой детско-родительской истории на переправе, то и сражаться не придется со Змеем Горынычем.

Как устроена Азбука

Статьи в книге, естественно, располагаются по алфавиту. А это значит, что читать ее можно как угодно: и подряд — от А до Я, и в зависимости от интереса читателя к конкретным явлениям и понятиям, и изобретая собственные способы чтения.

Когда в Азбуке встречаются термины, которым посвящены отдельные главы, они выделяются курсивом . Таким образом, читатель получает возможность моментально проверять те или иные понятия, сопоставляя их с изучаемой главой и с собственными представлениями. Кроме того, пользуясь курсивом, можно «плавать» по Азбуке, выстраивая собственную логику знакомства с системой.

Зная по опыту, как трудно договариваться о терминах в нашей профессии, мы предварили большинство глав Азбуки словарной статьей, в которой упоминается значение, используемое для того или иного понятия в НО.

На страницах «Азбуки» мы стараемся избегать терминов «урок, класс, ученик, учитель», предпочитая «сессия, группа, участник, ведущий». Пусть это вас ни в коем случае не смущает — речь, в основном, идет, конечно, о школе. Эта особенность терминологии связана с тем, что, как вы увидите ниже, все, происходящее в рамках школы, является типичными групповыми и личностными процессами, в которых вышеназванные понятия являются ключевыми. Например, учитель — человек, который ведет процесс, то есть ведущий. Ученик — участник процесса и т. п.

Понимая и ценя тот факт, что среди наших читателей есть и такие, для кого наша книга имеет чисто прикладное значение, кого интересуют примеры конкретных сессий НО, мы добавили к Азбуке приложения , в которых подобные примеры можно найти.

Хотелось бы, однако, предостеречь от «механического» использования приведенных педагогических технологий и просить читателей, пусть немного, посвятить себя ознакомлению с подходом НО в целом. Во-первых, представляя себе общий контекст, читатель сможет с большей легкостью присвоить технологию, изменив ее «под себя» или напротив, отвергнуть ее, посчитав наш подход неподходящим. Во-вторых, примеры, приведенные в приложении, представляют собой, в основном, лишь типичные образцы тех или иных сессий, то есть являются как бы ключом к целой группе технологий, теоретическое обоснование которым дается в основном материале Азбуки. В-третьих, хочется надеяться, что, сама Азбука даст читателю возможность проникнуть в механизмы придумывания новых  технологий НО. Во всяком случае, нам бы этого очень хотелось.

«ВЫБЕРИ: НА УРОКЕ ТЫ ИЛИ НЕТ»

«Show me black!»  —  говорит преподаватель Юля своим пятилетним ученикам, и дети тут же с радостными криками пускаются врассыпную в поисках черного цвета на полках, столах и собственной одежде. В этот же момент девочка делает «колесо», а мальчик заезжает в класс на кроссовках с колесиками. «Это empty!»  —  радостно несутся дети в сторону учителя с вещами в руках, на ходу объясняя друг другу значение слова «пустой». Изучая новые слова на английском, обозначающие состояние, Юля просит детей показать их на себе:

«Чем больше точек соприкосновения с жизнью, чем больше ты понимаешь, зачем тебе это в жизни нужно, тем лучше,  —  говорит мне позднее Юля.  —  Нам в школе на физике нужно было брусок на крючок подвешивать. Я до сих пор не понимаю, зачем я тратила на это свои лучшие годы».

Фото: Александр Мурашев

На другом уроке Рома, клоун-терапевт по профессии, сидит вместе с детьми на занятии, посвященном краскам. «Сейчас выбери, на уроке ты или нет,  —  советует он особенно расшалившемуся ребенку.  —  Ты можешь читать или пойти поиграть. Выбрал? Остаешься на уроке?» Ребенок уверенно кивает, а дальше зачарованно наблюдает за приглашенной девушкой Кристиной: она смешивает на стекле палитру и подробно рассказывает, из чего состоят разные краски. А потом предлагает попробовать создавать детям самим. Двадцать минут спустя я силой заставляю себя уйти: нет смысла врать самому себе  —  на таком уроке действительно хочется слушать.

КОГДА НУЖНО ЗАБЫТЬ ВСЁ, К ЧЕМУ ПРИВЫК

Встречая на входе парковку для самокатов, сразу понимаешь: эта школа не похожа на те, что ты видел раньше. «Как происходит, что наши дети рождаются любопытными и любознательными, хотят засунуть палец в любую дырку, до всего дотянуться и всё потрогать  — , но вдруг им исполняется семь лет, и родители говорят: „Дима, им совершенно ничего не интересно“?  —  Зицер задает мне риторический вопрос, одновременно переходя к цели создания школы.  —  Поэтому главное  —  не упустить этот момент. Сделать так, чтобы дети визжали оттого, что занимаются тем, что любят. Если мы хотя бы минимально выполнили эту задачу  —  то уже, как мне кажется, заработали на хлебную карточку».

К школьникам здесь не просто прислушиваются: «Апельсин» управляется детским парламентом, который обладает абсолютной властью. Ни одно решение взрослого (и директор с учителями не исключение) не имеет силы, если оно не было принято и утверждено учениками. «Это странное представление, что если сказать детям „делайте, что хотите“, то они всё вокруг разнесут,   —  говорит Дима.  —  Всё наоборот. Они с удовольствием будут заниматься тем, что им сейчас представляется актуальным и важным».

Заседание парламента в разгаре/ фото: Александр Мурашев

Парламент выбирает всё  —  вплоть до музыки, которая звучит здесь вместо пронзительных школьных звонков. «Мне кажется, придумать звонки было намного тяжелее, чем этого не делать,  —  говорит Зицер.  —  Получается разделение „сейчас я тружусь, а сейчас отдыхаю“, из-за которого потом в жизни начинается сумасшедшая сбивка». В этом году парламент выбрал «Белла Чао» Горана Бреговича. Четыре минуты легкой музыки, за которые можно успеть спокойно доесть завтрак, прийти на урок, а по пути даже немного потанцевать  —  что школьники и делают здесь каждое утро.

Ни в одном из классов со стеклянными стенами я не вижу знакомой картины, где дети сидят рядами и молчаливо внимают учителю. Наоборот, тут поощряется, чтобы ученики общались между собой. «Если на уроке тишина  —  скорее всего, он проходит на кладбище,  —  говорит Дима.  —  Когда ты приходишь к другу попить чаю или вина, вы же не молчите, как два дурака, верно? В жизни мы постоянно разговариваем: я просто не могу усвоить материал, если мы не общаемся». На этом свобода не заканчивается: дети могут без вопросов уйти с урока, выбрав пойти на другой  —  или не ходить на них вообще. «Взрослые часто спрашивают, почему у нас стеклянные стены,   —  говорит Зицер.  —  А я задаю им ответный вопрос: как вы сами считаете? Обычный ответ: „Чтобы можно было контролировать учителей“. На самом деле это сделано для того, чтобы человек из коридора видел, что происходит внутри и мог зайти на любой интересный ему урок. В прошлом году у нас был рекорд: шестилетний мальчик просидел на всех уроках истории пятого класса. Весь год. В том, чтобы выйти из класса, тоже нет никакой суперидеи. Это же базисное право: если человек хочет в туалет, он может встать и уйти. Надо было придумать сделать так, что ребенок должен поднять руку и отпрашиваться. В этом смысле я бы рад гордиться, но чем? Что я детей отпускаю пописать?»

Фото: Александр Мурашев

У передозировки свободой есть только один побочный эффект: дети из других школ поначалу «проверяют систему» и подолгу не посещают занятия. «Я часто признаюсь, что считаю выбор одним из самых главных навыков нашего времени,  —  говорит Зицер.  —  И если я по-честному хочу, чтобы дети научились выбирать, то мне также хочется, чтобы на урок они приходили минимально осознанно, а не потому что им сказали „тащи сюда свое тело“. Иногда дети из других школ настолько травмированы, что слово „урок“ у них равняется слову „зло“ или „унижение“. Один парень не ходил на занятия год. Что я делал? Ничего. Он сам в какой-то момент начал интересоваться, почему чуваки все-таки ходят на математику. Пошел сам   —  вроде ничего, не бьют. На английском сидят, киношку смотрят. И так тоже начал ходить». На этот случай в школе есть особая должность, которая называется «друг». «Мы понимали, что для детей учителя могут быть „старперами“. Может быть, мы с чем-то не справляемся. Может, детям нужно какие-то секреты рассказать,  —  говорит мне Дима.  —  На должность „друга“ мы взяли двадцатилетних ребят, самому молодому другу  —   семнадцать». «Если представить это в виде семьи, то я  —   как старший брат»,  —  объясняет мне суть работы «друг» Бен.

Фото: Александр Мурашев

Зачем приходит в школу ученик?

Нужно изменить систему подготовки педагогов. Она должна быть устроена приблизительно, как система подготовки в творческих вузах.

Тут есть некоторая путаница. Поскольку педагогика – это массовая профессия, действительно, есть некоторая сложность посчитать её искусством. Хорошо, пусть это будет массовое искусство, это какая-то особая штука.

Педагога на самом деле нужно растить, как растят артиста или режиссера. Потому что это личность, которая должна, с одной стороны, овладеть инструментарием, а, с другой, постоянно сомневаться и рефлектировать, проверять, читать.

Решение номер два — это, наконец, уже просто сесть и проанализировать, что мы сегодня делаем, зачем… Да, это опять тот же самый вопрос: зачем сегодня ходить в школу?

Ну, конечно, у меня есть свой ответ. Школа – это место ужасно интересное, клёвое, творческое, которое предоставляет мне возможность исследовать себя и окружающий мир при помощи определенных инструментов — умения читать и писать, взаимодействия с литературой, иностранного языка, математики как части философии, как почитали её древние греки, физики со всем её инструментарием. Я исследую себя и окружающий мир, потому что это ужасно любопытно.

Себя и окружающий мир — именно в таком порядке, потому что в другом разве это выполнимо? Потому что если я просто скажу ученику: «Садись и сейчас будешь учить принцип синхрофазотрона». Он спросит: «Зачем он мне? Кому это надо?»

То есть, если мы будем учить теорию относительности, нужно с каждым учеником разобраться, через какую дверцу ему интересно туда войти. И выяснится: кому-то это интересно через взаимоотношения Эйнштейна с другими людьми. Кому-то — через мир формул, потому что он мыслит конкретными алгоритмами. Ещё кому-то — через космос, и так далее. То есть тема одна, а подход личностный. И тогда мы выучим всё то, что, так сказать, волнует и тревожит всех, кто пишет реформы.

Вообще нужно помнить, что с греческого «школа» переводится как «место для беседы». В другом переводе – «место для досуга». То есть это — место, в котором мы, беседуя, идем вперед. Тут можно вспоминать платоновские «Диалоги».

К слову сказать, для меня абсолютно понятно, что беседа – это один из инструментов учения. Например, у нас во многих классах два педагога, которые спорят друг с другом и идут вперед, вовлекают народ в этот спор.

Также, для курьеза могу Вам рассказать, что большинство педагогов не знают, что такое «педагог». А «педагог» – это детовод. Когда-то это был раб, который в Древней Греции водил детей в школу.

А сейчас мы говорим о детоведении — что мы ведем детей. Не учим, не долбим, не приносим им знания с небес – мы ведем, идем рука об руку. А я добавлю еще: ведём, взаимодействуя, когда они ведут нас. Вот такая у нас профессия.

Про учителей, чиновников и новый «Закон об образовании»

Во-первых, чиновники бывают разные. Поскольку я много езжу, причем езжу по разным странам, везде всё похоже, на самом деле. Но, тем не менее, чиновники бывают разные. И от того, что человек — чиновник, мне не хотелось бы сразу ставить на этом человеке клеймо чиновничье, еще и потому, что это совсем-совсем неправда.

Я думаю, нелегитимно называть какие-то регионы России, но, поверьте мне, вот не так давно я был в месте «Икс» и встречался там и с министром образования, и с директором департамента по образованию. Живые люди, интереснейшие, открытые, интересующиеся, собираются приехать к нам в гости, поизучать всякий опыт.

Штука номер два: это правда, что чиновники пишут определенные программы, но я Вам скажу то, что говорю учителям, нас никто не слышит, да? После того, как я закрыл дверь в класс, я остался с классом один на один, ни один чиновник ни в каком законе не запрещает мне строить урок таким образом, как я верю, хочу и считаю нужным.

Чиновник задает какие-то рамки, которые могут быть удачными или неудачными, это верно. Но внутри этих рамок всё равно главной площадкой, главным спектаклем, если хотите, является урок. В этом смысле, продолжая аналогию с театром, драматург написал пьесу, режиссер эту пьесу переосмысливает, и спектакль может строиться совсем по-разному, правда же?

Он может начинаться при свете или в темноте, зрители могут быть частью спектакля, артисты могут приглашать зрителя на сцену и так далее. Все варианты хороши, это делает учитель. Учитель – это великая профессия, потому что он владеет инструментарием, он может запустить процесс ровно так, как считает нужным.

Так что, я за реформы обеими руками. Я Вам больше скажу, принято кидать камни в новый «Закон об образовании». Я в восторге совершенно. Я не знаю, о чем говорят все эти люди. Если я не хочу работать, извините, если я ищу виноватых в том, что у меня что-то не получается, то, понятное дело, у меня виноваты министр, министерство и так далее. Хотя, поверьте, Вы разговариваете с человеком вполне себе революционно настроенным по отношению ко всему – к погоде, театру, искусству, литературе, всему, что угодно. Но в данном случае, я и рад бы, но я не вижу повода. Мне же не говорят в этот момент: строй урок таким образом.

А вот когда это доходит до конкретного директора, школы и учителя, начинается какой-то сбой. Потому что современные дети устроены иначе, и большинство учителей, к сожалению, не умеют построить урок таким образом, чтобы знание было личностным. И тогда учителя на местах или в провинции, говорят: дети уходят из школы, помогите нам сделать так, чтоб они не убегали.

А дети убегают физически, уносят свои тела из школы. Не готовы они там находиться, и, в отличие от Москвы, от Питера, не видят особой необходимости в этом.

Григорий Зельцер сейчас

Зельцер продолжает сниматься в кино и заниматься развитием собственной «ЛабораТОРИИ».

В 2021-м, помимо «Ищейки», в прокат вышла научно-фантастическая «Презумпция виновности» и были запланированы премьеры 8-го сезона «Склифосовского», «Неженского дела» и «Города тайн». Последний проект, в котором снялись Илья Любимов, Ксения Лукьянчикова и Алексей Фатеев, является адаптацией культового южнокорейского сериала Stranger.

На сцене «Электротеатра Станиславский» идет спектакль-лекция «Помолвка», поставленная режиссером по мотивам «Цахут Бдихута де-Киддушин» Йехуды Соммо — первой в истории пьесы на иврите.

Секунда на перезагрузку

В школе Димы Зицера, как и в шкале его собственных ценностей, нет оценок. На своих лекциях он не церемонится с гостями, но, вытаскивая на поверхность главные родительские страхи, помогает понять: нет родителей плохих и хороших. Мы все попадаем в рутину и можем не замечать, как делаем несчастными себя и своих детей, срываясь из-за мелочей. 

С какими основными запросами к вам приходят родители?

— Трудно выделить одну группу вопросов, но мне кажется, что все хотят успокоиться. Мы бьемся с парадоксом. С одной стороны, нам отовсюду говорят: дети — это счастье, а с другой, довольно часто бывает, что с этим счастьем трудновато жить. Как быть счастливым, когда ребенок уроки не сделал или не доел? Или мне учительница написала замечание в дневник, что я плохая мать? Как мне в этот момент, грубо говоря, его не задушить и не покончить с собой? И этот диссонанс не помогает ни детям, ни взрослым. И мы пытаемся с ним что-то сделать. 

В своих лекциях и интервью вы часто говорите о принципе, который ввергает родителей в ужас — получать удовольствие от общения с ребенком. Почему озвучивание простых вещей производит взрывной эффект?

— Потому что мы привыкли к другому. Это первое. А второе — я стараюсь отвечать на вопрос «как» — сделать это прикладным. Легко сказать — любить. А как это перевести на практику? Как любить 24 часа в сутки? Я вроде люблю и добра ему хочу. Именно поэтому так часто как родитель срываюсь и прибегаю к насилию. Именно поэтому мы можем говорить глупости и делать несчастным и его, и себя. Скандал с ребенком — это ведь не так, что я его повоспитывал и ушел. Это испорченный вечер — и у него, и у меня. Дальше возникает вопрос, стоит ли мне выкинуть из жизни этот вечер, а иногда и день, и неделю? Если мы отвечаем «нет», начинаются ответы на вопрос «как».

Есть единый ответ?

— Конечно. Что делать, если вы срываетесь — это абсолютно прикладная история. Прозвучит странно и покажется упрощенным, но в большинстве случаев, если мы успеваем сделать вдох или глоток воды, нам хватает этой секунды, чтобы перезагрузиться. 

Вы точно слышали (надеюсь, не произносили), как взрослый, впадая в исступленное состояние, кричит ребенку: «Не знаю, что я сейчас с тобой сделаю!». Это состояние почти животное. 

Спокойно: оно бывает у всех. Это не история про то, что родители делятся на хороших и плохих. Мы люди, и это часть человеческой природы. В тот момент, когда я выдыхаю, мне хватает этой секунды, чтобы вспомнить, принять какие-то вещи и выбраться из этого состояния.

Например, ребенок трех лет проливает суп на стол. У меня поднимаются модели из прошлого, начинаются натуральные галлюцинации: «На меня же все смотрят! Думают, что я неуспешная мать или отец, раз у меня не ребенок, а свинья. И как он жить будет, и как учиться, и как жениться?». 

Все, конечно, чуть сложнее. Но если для начала я сделаю эту небольшую перезагрузку, я вспомню, что вообще-то проливать суп на стол в три года — это проявление человечности, и это нормально. Я в 50 с хвостом проливаю суп — и ничего. А в три года — святое дело. И так — про все. Нет? 

Выключайте телевизор, откладывайте бутерброд и идите к своему ребенку

– Ребенок может бесполезно тратить свое время? Есть такое понятие – бесполезная трата времени?

– Да ладно тебе, ответ очевидный.

– А планшеты, компьютерные игры? Если говорить о детях помладше, то ситуация, когда ребенок сидит дома и собирает условную пирамидку, а мама его выдергивает, чтобы отвести на развивающее занятие.

– Это разные вещи, планшет и пирамидка. Если человек сидит дома и играет с утра до ночи на планшете, надо бы понять, что они такого с тобой сделали, что тебе настолько не хочется быть с ними. Хорошо это или плохо, я сейчас говорить не буду, это отдельная тема. Но это точно мы его выпихнули в виртуальный мир. Но в этом виртуальном мире он тоже хоть что-то получает, тоже развивается.

Фанат ли я подобного развития? Нет, я не фанат, но я понимаю, что нет ни одного исследования, которое подтверждает, что планшеты пагубно влияют на ребенка. Если в этот момент родитель, который сам же и подсадил его на этот планшет, теперь силой пытается его оттуда оттащить, чтобы он пошел «поразвивался», возникает вопрос: «Зачем?» Если он уже что-то делает, зачем его переключать? Если вы хотите побыть с ним, продемонстрировать ему, как интересно вы живете, ура. Более того, если вы действительно начнете интересно жить, он непременно к вам подключится. Хотя имеет право этого и не делать.

А все, что касается пирамидки, это же иллюзия, навязанная извне, галлюцинация: нам все время кажется, что вот сейчас, через 10 минут, начнется самое интересное, сейчас, сейчас, я доеду до студии, и начнется.

Развивалка ведь так и устроена: подготовка к чему-то грядущему. Когда наступает грядущее, оно оказывается подготовкой к чему-то следующему. Раннее развитие, как подготовка к детскому саду, детский сад – подготовка к школе, школа – подготовка к университету, университет – подготовка ко взрослой жизни, а жизнь – подготовка к смерти.

Очень круто, если он собирает пирамидку. Это дает ему право на себя, он это не осознает, а выучивает автоматически: я могу идти за собственным интересом, я могу быть в моменте, я могу к своему действию относиться с уважением. Целый комплекс.

Фото: shutterstock

– Последний вопрос. Родители прочитали наш текст, поняли, что водить насильно больше не хотят, бездумно развивать тоже. Но они ведь долго могли жить в этой парадигме, из нее так просто не вынырнешь. Можешь подсказать контрольные вопросы, которые мамы и папы могут задавать себе, чтобы их снова не начало заносить?

– Главный вопрос всегда: «Зачем». Вот мы сейчас бежим в развивалку, уже опаздываем, и вдруг ребенок, с которым мы бежим, давай пусть ему будет 4 года, видит порхающую бабочку. Он, конечно, останавливается. На автомате большинство из нас эту инерцию продолжит: «Ты что, побежали скорее!» Если я в этот момент задам себе вопрос: «Зачем?», все сразу встает на свои места. Если мы бежим и опаздываем на развитие, то вот же оно происходит сейчас.

Следующий вопрос: «Чему я его сейчас учу?» Родитель же любит про это поговорить: как научить тому, как научить этому? Чему я его учу, когда прошу его прервать то, чем он занят, и побежать и предаться тому, что кажется важным мне. Чему я его учу? Предавать себя, подчиняться чужой воле, тот, кто сильный, тот и прав. Вот чему я его учу.

На этот вопрос надо ответить честно. В тот момент, когда я тащу его за руку на встречу, я не учу его не опаздывать. Это очень важный момент. Нельзя таким образом научиться не опаздывать, у него совсем другая картинка сейчас в голове, он все видит не так, как видите вы. Я не учу его опаздывать, я учу его тупо подчиняться, я учу его бездумно выполнять действия. Я учу, что есть какие-то неведомые важные дела, которые гораздо важнее того, что хочет сейчас он, и которые он почему-то должен выполнять. Я делаю из него маленького исполнителя воли сильного. То есть делаю, в общем-то, ровно противоположное тому, что хочет каждый родитель.

И последний вопрос: «Что я сейчас делаю?» Что я делаю в тот момент, когда лежу на диване и отсылаю его почитать. Пытаюсь отвязаться от него? Ответьте себе правду. А дальше либо честно отвязывайтесь, только другим способом: дайте ему заниматься тем, чего хочет он. Либо ужаснитесь этому: «Вау, неужели это действительно то, чего я хочу?», – и выключайте телевизор, откладывайте бутерброд и идите к своему ребенку.